Абрам Израилевич — художник с большой буквы. И человек — тоже. Нас познакомил Добросердов. Я показал свои работы. Ему понравились. «Приходите ко мне, — сказал он. И я стал часто бывать у него. Потому что сразу понял: если учиться живописи, то только у него. В его словах для меня тогда открывался новый подход к делу. Он говорил о красоте цвета, об «исчезновении» краски, о живости мазка. Тогда это звучало не так уж часто… Самого его вечно мучило чувство неудовлетворенности тем, что он делал. Он кончал работу, а потом ее счищал. Может быть, в том и была его трагедия…
Конечно, нельзя сказать, что он работал вне традиций. Пожалуй, его можно считать последователем французской школы. Только его отношение к традиции опиралось на сугубо его личное восприятие…
Он всегда живо, творчески общался с молодежью, был окружен ею — мы учились у него с 1950 по 1957 год (учеником его был и В. Забелин). Он часто говорил: «Я сам знаю, что у меня хорошо, что плохо — для того, чтобы понять это, мне не нужны выставкомы»…
Я считаю, что он был прирожденным портретистом… Увлечение же натюрмортом — от обстоятельств.» [1]
-
Я в 1952 году учился в Московской художественной школе, у К. М. Молчанова, который и познакомил меня с Абрамом Израилевичем. Абрам Израилевич очень тяжело жил на Масловке, в комнате метров в восемь, которая была для него и столовой, и спальней, и мастерской. Там всюду стояли холсты… И вот мы с Кириллом Мордовиным там часто бывали. Абраму Израилевичу было тогда 50 лет, а мы были мальчишками. Но он был таким человеком, что мы не чувствовали разницы в годах. Материально ему было очень трудно. Даже холста не хватало. Он, по-моему, не раз «записывал» готовые холсты новой живописью. Он обладал качеством той породы художников, которая сейчас, к сожалению, исчезает — он жил искусством! [2]
Художник Вячеслав Забелин
-
То, что я хочу сказать об Абраме Израилевиче, очевидно скажет каждый, кто его знал.
Несколько лет мы были соседями по мастерской. Наша перегородка, которая разделяла мастерские, была когда-то создана Папикяном и Косьминым. Они так надоели друг другу, что воздвигли ее в нетерпении, и она не давала возможности видеть друг друга, а слышимость была идеальной. Мне даже казалось, что сосед соседа слышит лучше из своей мастерской, чем тогда, когда стоит рядом. Следовательно, нормальная наша жизнь могла быть только с уважением друг друга.
Абрам Израилевич был удивительно тактичен и благороден в своих отношениях с людьми. Это был художник в истинном смысле этого слова. Отношение к искусству у него было таким, каким оно представляется нам у тех великих людей, которые были подвижниками в своем деле. Любил искусство Абрам Израилевич бескорыстно, и мне было приятно чувствовать его рядом. У меня было ощущение, что я тоже становлюсь лучше и легче было отстраниться от суеты сует, и начинал понимать, что жизнь имеет другую сторону, ту, где человеческая мышиная возня становится, по крайней мере, смешной.
Благородство этого человека всегда служит мне примером в жизни, хотя не так просто быть таким, каким был Абрам Израилевич.
Профессор А. Фомкин
-
Будучи студентом Художественного института им. В. И. Сурикова, до войны, на Кузнецком мосту в Доме художника, я смотрел групповую выставку, в которой выставлялись Ржезников, Добросердов, Аронов, Хазанов и Пейсахович. На всю мою жизнь запомнил я картину Пейсаховича «Слушают музыку». Картина тронула меня своей задушевностью, правдивостью и музыкальностью.
Это было мое первое знакомство с автором. Потом мы часто встречались на выставках, а впоследствии работали в мастерских в одном доме (ул. Вавилова, 65).
С Абрамом Израилевичем было интересно общаться. Он думал и говорил на языке большого искусства. Искусство живописи его поглощало целиком. Он признавал не только свою концепцию, но и противоположную его мышлению. Лишь бы это было в плане Искусства. Абрам Израилевич был сугубо натурный художник-реалист. Но он не слепо подражал природе, он ее воспевал, а пел он нежно, красиво. Он писал на тончайших отношениях, на чуть-чуть. У него была нежная душа. Он как человек был деликатный настоящий интеллигент.
Его живопись не кричала, он как музыкант, был камерный художник.
К работе относился слишком требовательно. По сто раз переписывал свои вещи. И те этюды, которые написаны смаху – прелестны. Как-то раз я слышал, как он давал советы художнику: «Все хорошо, и композиция, и живопись, и рисунок, но нет тайны в искусстве». Он это понимал и к этому стремился, и жаль, что так рано ушел и унес много таинственного.
Художник Ефим Симкин
-
Меня попросили написать несколько слов об Абраме Израилевиче Пейсаховиче, и я очень легко согласилась – мы в течение многих лет жили в одном доме, и я хорошо знала и самого А.И., и всю его семью – а сейчас, когда начала писать, я поняла, что совсем непросто написать о таком человеке, как А. И. Это был человек необыкновенный, человек огромного, светлого обаяния.
Это был великолепный художник. Конечно, о нем, как о художнике лучше и полнее напишут специалисты. Мне только хочется отметить его способность находить красоту там, где ее как будто и нет. Меня это всегда поражало. Скажем, видим мы с ним одну и ту же картину двор, серый, невзрачный забор, чахлое деревце. Только я именно это и вижу, а он загорается, садится работать, и вдруг я вижу этот же пейзаж совсем другим.
Его любили все, я имею в виду не только его близких, но самых разнообразных людей. В его маленькой комнатке на Масловке по вечерам собирались гости самые разнокалиберные, если можно так сказать, начиная от серьезных художников-профессионалов и кончая молодыми, которые только еще начали свой творческий путь. К А. И. тянулись все. Я много думала: почему? Чем он так привлекал к себе людей? И мне кажется, главное здесь в его удивительном умении все понять. Он никогда никому не читал нотаций, не поучал, а, если даже такое и случалось, то это не выглядело обидным, не задевало ничьего самолюбия. Он бывал и резким – чаще всего это случалось, когда молодые художники показывали ему свои работы. Если ему что-то не нравилось в этих работах, он об этом говорил прямо и достаточно резко, но никто никогда не обижался.
Где бы он ни работал, где бы он ни жил, вокруг него всегда были люди – люди, которые хранили свое уважение и привязанность к нему в течение многих лет.
Когда-то, 25 лет тому назад, я познакомила его со своим будущим мужем, тогда еще совсем молодым человеком, и все эти годы мой муж, а также и все го друзья поддерживали самые теплые, дружеские отношения с А.И. – они откликались на любую его просьбу, всегда были готовы сделать для него все, что только могли. И даже не это главное, а главное, пожалуй, в том что у них была потребность; общения с ним – бывало так – вдруг соберутся и нагрянут к нему всей компанией, и всегда их встречают тепло, ласково, приветливо. А ведь А. И. был человек другого поколения, другого возраста. И это, пожалуй, самое главное в нем умение быть нужным, быть интересным для людей самых разных возрастов, самых разных интересов и вкусов.
Преподаватель Л. Н. Мотовилова
[Опубликовано в каталоге персональной выставки А.И. Пейсаховича, Москва, 1988 г.]
_____________________________________________________________________________
[1] Беседа автора статьи с К. Мордовиным. Ноябрь 1986
[2] В. Забелин, Выступление на вечере Памяти А. Пейсаховича
