Лев Зевин. Дерево, 1940
В 1941 году Лев Зевин добровольцем ушел на фронт Великой Отечественной войны. В 1942 погиб (место и точная дата гибели – не установлены). Талантливый, светлый, по-юношески окрыленный, щедрый сердцем – варьирующиеся эпитеты в воспоминаниях его сверстников — художников, товарищей. Живопись — зеркало, которое не лжет, — подтверждает это устоявшееся в памяти впечатление о нем. Ибо в живописи доброта его, без позы, без аффектации, целомудренная любовь к людям, к природе. В благородных, «высокой пробы» красочных сплавах — изысканная деликатность его натуры. В последовательности развития — самоуглубленное совершенствование. Зевину чужды суетность и метания, несмотря на то, что он изредка пробовал себя в амплуа, не совсем соответствующих коренным свойствам его индивидуальности. Он не прошел мимо искуса кубизмом (пример чему известный по фотографии Автопортрет, отобранный в 1922 г. представлять советское искусство на выставке в Берлинской галерее Ван-Димена). В духе времени, как отмечено было автором статьи «Революционное искусство Витебска», он «своеобразно разрешил городской урбанистический пейзаж с индустриальными мотивами, летающими аэропланами, сияющим солнцем — символом революции, свободно справившись со столь непосильной задачей для старой школы» [1]. Однажды не устоял перед соблазном выставиться в «Группе 13»
В.Милашевский: «Многие уже и тогда страстно хотели к нам попасть. Таков был Зевин. Его живопись минско-витебская нам не нравилась. Он в неделю переродился в нашем стиле. Цвет вместо местечковой замусоленности стал более ярким. Форма более дерзкая, не «хлипкая» [2]. Мгновенная быстрота реакции, импровизационная беглость рисунка (то, что прославило «13») — не его качества.
Г. Филлиповский: «К рисунку, как таковому, он был равнодушен. Вещь начиналась с живописного теста, форма моделировалась постепенно и, что удивительно, рисунок не был сбит» [3].
