И. Симанчук – Михаил Владимирович Добросердов, Часть 3

Подоспело и новое испытание: старших по возрасту учеников школы призвали в армию. Уходили Гаврилов, Гущин, Захаркин, Тарасов, Сорокин, Лукин, Лобанов, Верига… Добросердов прощался с каждым своим учеником как с родным сыном, каждому на память и удачу подарил по маленькому своему этюдику. Десять километров до сборного пункта ехали на телегах будущие бойцы, а за телегами все эти десять километров шла школа… (Потом, в 1945, разыщет Добросердова Саша Гущин, обнимет, прижмет к своим фронтовым наградам и сокрушенно признается: «Одна у меня беда, Михаил Владимирович: этюдик-то я ваш не сберег».)
От всех этих переживаний, от трудностей быта Добросердов и другие его коллеги стремились хоть отчасти защитить ребят своей самоотверженностью, стремлением сохранить и развить их интеллектуальный уровень. Среди эвакуированных найдены были люди, согласившиеся читать школьникам лекции: кадровый военный полковник Никонов — о военном искусстве, с разбором самых новых, известных по газетам и радио фронтовых операций; доктор Кусков — об истории медицины и литературы; поселившийся неподалеку художник Шегаль — о живописи и своих многочисленных встречах с крупными деятелями искусства… В голодные вечера, при тусклом свете коптилки сын Константина Паустовского Вадик, тоже занимавшийся тогда в школе, по памяти подробно пересказывал «Прогулки по Риму» Стендаля.
Этот колоссальный контраст между военным временем, нехваткой еды, разномастной одежонкой, с одной стороны, и высоким искусством — с другой, с новой силой звал ребят к творчеству, заставлял их ощущать себя почти полноправными художниками, сопричастными отображению великого народного подвига.
С трудом Добросердов выбирал время для собственной живописи. Уходил на окраину села и просто, задушевно писал избы, хлева, проселочную дорогу, фиолетово-сиреневые кусты и низкое пасмурное небо, заснеженное, все в лиловых и розовых солнечных рефлексах поле, ловил приметы перехода к весне. Порой работал вместе с коллегой А. Шорчевым, но чаще — один. Были эти этюды, на первый взгляд, точно лаконичные записи в никому, кроме него, неведомом живописно-лирическом дневнике. Но стоило повнимательней присмотреться к ним — и они подкупали своей эмоциональностью, тонкостью колорита, любовью к родной природе. Не этюдами — полноценными пейзажными картинами, только в миниатюре, воспринимались всеми добросердовские башкирские работы. И когда в мае 1043 года настала пора возвращаться в Москву, он бережно упаковывал их как главное приобретение в Башкирии. Хотя на самом деле главным было безмерное уважение, доверие к нему его учеников, сохранившиеся и поныне, спустя десятилетия…