Григорий Филипповский. Портрет Ю.К. Олеши, 1940-1950-е гг.
Работа над театральным оформлением пьесы Льва Славина «Интервенция» увлекла нас едва ли не больше, чем постановка оперы. Действие происходит в Одессе, в которой в то время еще не был ни Зевин, ни я. Но я уже сделал рисунки к «Одесским рассказам» И. Бабеля для Госиздата и показывал их автору. Тема была известна, понятна и увлекательна. Как мы работали вместе? Это было время, когда с легкой руки Кукрыниксов, объединялись по двое, трое и больше художников, а впоследствии картины стали писать целые бригады. Конец индивидуализма и только. Объединялись самые случайные люди. Нас же с Зевиным объединяло полное взаимопонимание. Наши вкусы, наши привязанности в то время были совершенно идентичны. Разным был только темперамент. Совершенно одинаковая манера рознилась только в несколько бурном моем темпераменте и более лирическом у Зевина. Но уже намечался и разлад. Я все больше уходил в работу над книгой и даже сумел Льва Яковлевича увести в эту сторону. Он сделал очень интересные иллюстрации к рассказам Ляшко, изданным ГИХЛом в 1932 году. Но к рисунку как таковому Зевин был равнодушен. Почти никогда не рисовал, не делал набросков. Свои живописные вещи никогда предварительно не рисовал на холсте. Как я уже отмечал, вещь начиналась с живописного теста, и форма моделировалась постепенно и, что удивительно, рисунок не был сбит. Зевин был ищущим, как тогда говорили, художником, его качало то к злоупотреблению асфальтом, тогда входившим в моду, то наоборот, форма подчеркивалась ультрамарином. Он не любил художников со сложившимся раз навсегда приемом. Равнодушен был даже к Марке. То, что иными ставилось в заслугу, – Марке нашел формулу своего пейзажа, Зевина как раз отвращало. Когда на этюде случалось вносить в мотив какие-то элементы фантазии, Зевин сурово говорил: «Гриша, я знаю, что ты можешь нарисовать этот мотив интереснее, чем он есть на самом деле, но пойми, вся ценность работы с натуры, весь смысл ее в том, чтобы передать так, как оно есть. И ее состояние, и погода, и все, что в данный момент присуще именно этому пейзажу, и твое состояние, твое отношение даст то состояние души, о котором говорил Коро, и ты любишь его цитировать». Ему были близки такие художники как Боннар и Вюйар. Хотелось писать людей в их среде. Но была небольшая комната вместо мастерской, единственное украшение которой были крыши, видимые из двух узеньких окон. Все знакомые и все друзья должны были позировать, и я сам неоднократно ему позировал, а затем писал его. И в один прекрасный день, условившись встретиться завтра, чтобы продолжать писать друг друга, мы расстались навсегда.
Юрий Олеша, которого я уговаривал позировать, отговаривался тем , что сегодня не может, занят. Ну тогда завтра, настаивал я. А будет ли завтра, задумчиво сказал Олеша. Завтра не было.
19 ноября 1980 года,
Москва
