Или что-то вроде: «Откуда ты взял, что этот дом валится набок. Он простоит еще двести лет». Тем временем грузчики на барже прекратили на время работу и уселись в кружок недалеко от нас. «Художники, не хотите ли коньячку? Две косточки?» – пригласил один из них, помахивая уже наполовину опорожненной бутылкой – денатурированного спирта, на этикетке которой были изображены две перекошенные кости и череп. Мы отговорились, что во время работы не пьем.
«А ведь это вам кричат», – сказал один из парней, сидевших у бутылки. В самом деле, мы уже давно слышали какие-то крики на противоположном берегу неширокой Пряжки. Мы прислушались. «Привет художникам на противоположном берегу от узников сумасшедшего дома!» Во всех зарешеченных окнах двух верхних этажей стояли одетые в белое или просто в нижнем белье фигуры наподобие распятых и кричали нам, – «Обратите на нас тоже внимание, я – Иванов десятого года рождения, холост, образование среднее, родился тогда-то, сегодня 1937-й год июнь месяц и т.п.» Стал накрапывать дождик, мы собрались и ушли с тяжелым сердцем. А вдогонку мы слышали: «Я абсолютно здоров, спасите, меня заточили сюда родственники, позарившиеся на мою комнату».
В это время на нас свалилась удача. Александр Григорьевич Тышлер порекомендовал нас композитору и режиссеру Александру Александровичу Голубенцеву, искавшему художников для спектакля, который должен был поставить в еще не существующем театре. Ему, конечно, хотелось, чтобы Александр Григорьевич сам оформил бы оперу, написанную тремя молодыми композиторами Киркором, Эдельштейном и Соковниным. Театр, еще не существовавший, должен был стать оперной студией при театре Пролеткульта, помещавшемся там, где теперь театр Сатиры.