И. Симанчук – Михаил Владимирович Добросердов, Часть 5

Казалось бы, чего не следовать трудам и образцам классика? Но плох тот ученик, который стремится овладеть только техникой, чисто ремесленно «набить руку», а потом, не мудрствуя лукаво, следует уже проторенным творческим курсом своего наставника, точно добротная, но беспомощная в одиночестве баржа послушно плетется за мощным буксиром. Все в творчестве Добросердова убеждает в том, что избрал он сугубо свой путь — трудный, тернистый, но свой, ни в одном компоненте картин не вторя даже такому высокому примеру, как Иогансон.
Вот и его ученики с первых же уроков приучены искать, чувствовать, ценить свое, уважать и приумножать найденное. И в этом Добросердов— многоопытный советчик, бескорыстный и щедрый помощник, искренний старший друг. Проверенным, найденным спешит он поделиться с учениками, своими работами доказывает им органичность собственного восприятия мира, заражает их своим подвижническим примером служения искусству.
Но как бы ни захватывало Добросердова преподавание, какие бы сложнейшие задачи ни ставил он перед собой как педагог, в какие бы глубины самостоятельного художнического поиска ни увлекал очередных питомцев, всякий день и час остается он творцом, прирожденным живописцем, не теряющим высокопрофессиональной формы. Так увлекался он изучением эффекта дробного мазка для реалистической передачи свето-воздушной среды, многих других приемов. Так всегда брался за новые темы, отыскивая для них внутренние психологические обоснования, находил время и силы для осуществления очередных творческих замыслов, для выполнения живописных заказов художественного комбината…
Именно так, глубоко осмысливая и не отступая от правды, еще в 1930-х годах написал он портреты «Рабфаковец» (1935), «Игорь, сын шахтера» (1936), «Мальчик с голубем» (1938). Именно так — честно и упорно — работал над своими автопортретами. Затем был сделан еще один шаг вперед — и портретные работы Добросердова стали уже не просто талантливым выражением хорошо продуманного и выношенного замысла, они переросли в свидетельства эпохи, в образы большого обобщения и патриотического, гражданственного звучания. Это можно сказать не только о его больших полотнах.
Написанный незадолго до конца войны портрет школьной уборщицы покоряет искренностью и теплотой. Так понятно, что и устала эта совсем еще не старая женщина и что сильная она, способная еще потрудиться, пережить кручину военной годины.
Другой портрет: парень в свитере, с кистью в одной руке и тряпкой в другой стоит перед холстом. Это не конкретный портрет, эта вещь глубже и шире. Она символизирует вдохновение, не стихийное, а вытекающее из большой работы мысли, связанное с глубоким философским подтекстом.