Совет старшин конфликтовал с преподавателями. Наш старшина Митя Зверев даже пытался что-то от имени учащихся диктовать учительскому совету. На уроках шум, протесты, споры с преподавателями, друг с другом.
На переменах сбивались кучками, страстно обсуждали политические новости, рождение совбуржуя и способы борьбы с ним, возмущались выступлениями сектантов и церковников.
На заседаниях культпросветкружка, где я был выбран председателем, до хрипоты спорили о Печорине и Базарове, о Раскольникове и Анне Карениной, как о людях живых, конкретных, осуждали их за то, что они в конце концов пасовали перед буржуазными порядками, которые нам казались такими пустяковыми, свободно преодолимыми.
Усложнились отношения с девочками. В младших классах мы с ними дружили или дрались, как и с мальчишками. Сейчас же, перед окончанием школы, возникали увлечения, привязанности, боязнь их и нежность к ним, влюбленность или деланное безразличие, вымученная поза серьезного мужчины, стоящего выше любви и ухажерства. Эти чувства и переживания еще более усложнили жизнь в школе, и учеба уходила на задний план.
Нам не терпелось скорее разделаться с уроками, особенно с некоторыми скучными и, казалось, совсем не нужными для жизни предметами. Многим из нас благодаря довольно ясно ощущаемому гуманитарному уклону нашей школы не хотелось быть ни инженерами, ни математиками, ни географами или химиками.
Надо было строить новую общую коллективную жизнь, новые отношения между людьми, новую мораль. Все старое, даже изучение древней истории или языков, казалось лишним, отнимающим лишь у нас, занятых такими важными общественными делами, драгоценное время. Все это мы считали порождением буржуазного строя, с которым у нас было покончено и скоро, очень скоро будет кончено и во всем мире.
Все эти мысли, чувства, желания и взгляды, бесформенные и сумбурные, получили вдруг яркое освещение и определенность.
Прекрасно помню этот светлый апрельский день ранней весной 1923 года, когда передо мной сразу возникла естественная, живая связь моей любви к искусству с глубоко внутри себя лелеемой мечтой—быть строителем новой жизни, революционером и футуристом. Эта связь, как озарение, возникла сразу и осветила все в душе и думах, когда в тот радостный день на перемене мой друг, неугомонный Митя Зверев, забравшись на парту, сильно, громко, призывно прочитал выученное им и до тех пор не знакомое мне стихотворение Маяковского, последние строки которого и осветили, как мне казалось тогда, мой путь:
Довольно грошовых истин.
Из сердца старое вытри.
Улицы — наши кисти.
Площади—наши палитры.
Книгой времени
тысячелистой
революции дни не воспеты.
На улицу, футуристы,
барабанщики и поэты.
