Мне думалось, что Лентулову просто доставляло удовольствие по-разному сочетать эти цветовые отвлеченности. Но не сразу, не с первых подсмотренных работ, а под конец своего «скрывательства» я начал улавливать вполне определенный порядок в цветовой мозаике Лентулова, и порядок этот был — ритм, повторяющееся распределение на холсте одних и тех же цветов — желтых рядом с фиолетовыми, оранжевых с синеватыми, розовых со светло-зелеными, охристых с оливковыми.
Уже с самого начала работы все эти мазки и пятна, как я заметил, приобрели некую форму как бы соприкасающихся под небольшим углом друг к другу двух или трех маленьких плоскостей, напоминающих призму. Получалась не просто мозаика пятен, а мозаика каких-то граненых форм, обогащающих и разнообразящих поверхность холста.
Однако самым захватывающим моментом работы Лентулова над картиной с натуры был момент завершающий. Он наступал обычно на третий день работы над холстом.
Вот Аристарх Васильевич снова приносит свой начатый холст на старое место, отставляет его в сторону и, присматриваясь к нему, начинает выдавливать краски на палитру и выливать какую-то жидкость в маленькую открытую баночку, прикрепленную к палитре. Потом ставит холст на мольберт и быстро многими небольшими мазками, работая одновременно и вверху и внизу полотна, начинает соединять разбросанные по нему мазки. И тут, о чудо!—начинают выступать из холста очень конкретные и ясные формы пейзажа, который я вижу перед собой, но вижу в натуре гораздо более обедненным и обыденным, чем хрустально-граненый, сверкающе-сложный, музыкально-певучий образ, возникающий на холсте художника.
Эта живопись так захватывающе интересна, так гармонично-красива, что я однажды, особенно очарованный волшебством художника, творящего из хаоса более живой и яркий образ, чем сама природа, протискиваюсь сквозь куст, из-за которого подсматривал за художником, и, забыв все на свете, становлюсь рядом с ним с раскрытыми от удивления глазами, чуть ли не влезая в саму палитру Лентулова.
Он понял, что я следил за ним, был этим недоволен и прогнал меня.
Так прекратились мои наблюдения. Однако и того, что я увидел, было достаточно, чтобы совсем по-другому, чем раньше, начать смотреть на картины художников и вообще на живопись и видеть в ней не просто правдивое изображение натуры, но и особую, неповторимую и только ей свойственную красоту, каждый раз и по-своему создаваемую в картинах подлинными художниками. Этого, кстати, не могут понять вульгаризаторы, которые, не видя красоты самого искусства, удовлетворяются сходством изображения с натурой, не понимая, что восхищаются они лишь внешней правдоподобностью вещей, а не великой правдой искусства.
