Поэта с густой шапкой белокурых волос я встретил в эту поездку в Москве еще раз. Как-то мы всем отрядом возвращались поздно вечером из театра. Я с товарищем отстал от других, заглядевшись на выставленный в витрине магазина на Тверской улице около булочной Филлипова большой плакат с картинками, нарисованными от руки, и с маленькими стихотворными подписями под каждой из них. Сюжет развертывался в плакате, как в кино, постепенно, кадр за кадром. Этот прием заинтересовал меня, поскольку я делал много разных плакатов для своей школы, за что в классе был прозван «художником». Я порядочное время проторчал перед витриной, впервые встретив такой прием в плакате. Догоняя своих, мы с приятелем вдруг увидели идущую настречу нам посредине улицы шеренгу взявшихся за руки, громко смеющихся, перекликающихся между собой людей. В центре этой ватаги, подхватив двух девиц, вышагивал изящно одетый, в черном высоком цилиндре, с тросточкой в руке, знакомый мне теперь белокурый поэт и, как я считал,—футурист.
— Это Есенин!—крикнул какой-то парень, пробежавший вслед за ватагой.
Навстречу ей ехали извозчики с седоками. Те, что ехали с краю дороги, лишь немного придержали коней, но бежавшая посредине улицы чудесная серая в яблоках лошадь, запряженная в легкие сани, резко остановилась. Есенин как-то отчаянно бросился к ней и начал обнимать ее голову. Вся компания сгрудилась вокруг извозчика и поэта, и я видел, что кто-то сунул пачку денег извозчику в рукавицу.
Мне тоже хотелось быть поближе к незнакомому поэту, стихи которого я тогда еще не знал, но товарищ мой заторопил меня, и, проклиная все на свете и боясь выговора, повернули мы обратно, нагоняя далеко ушедших вперед и ничего не видевших наших ростовчан.
Только эти два раза и удалось мне, и то лишь издалека, увидеть великого своего современника.
Через несколько лет на вечере в первую годовщину смерти Есенина, сидя на балконе театра, слушая выступления Мейерхольда, Таирова, я до мельчайших подробностей вспомнил сцену на Тверской и подумал о том, что надо, обязательно надо было тогда пойти мне за всей шумной компанией и, черт возьми, суметь приблизиться к поэту, стать его другом.
Когда я так размечтался, на сцену вышел светлый, седой, легкий человек и заговорил невероятно приподнято, страстно и образно-сложно как раз о том, о чем думал я сам,—о критиках, глушивших звонкий голос поэта.
— Эти критики,—пронзительно и сильно говорил седой человек,—
они ничего не понимают в поэзии. Они критики с острова Крика!
Это говорил Андрей Белый, книгами которого я зачитывался в то время, работая библиотекарем в книгохранилище Коммунистической академии.
