— Обязательно,— кричит он и убегает. Но ни на следующий день, ни в другие дни нет ни его самого, ни звонков, и только через неделю он, наконец, появляется у меня в новом костюме, побритый, помытый и преобразившийся.
- Рассказывай скорее,— говорю,— черт этакий, что случилось?
- Представляешь, прихожу я в Комитет и говорю секретарше, что я Орлов и что меня вызвал Храпченко. Она бросается к двери и открывает ее в большой, большой кабинет. Навстречу поднимается солидный товарищ, протягивает руки, трясет, сажает в кресло, смотрит так ласково-нежно, извиняется, что так нехорошо все получилось, что «пришлось без Вашего разрешения, Сергей Михайлович, взять поздно вечером в галерее прямо с экспозиции Вашу замечательную работу, потому что только за два часа до этого было сообщено о необходимости найти настоящее хорошее произведение для подарка Гарриману в связи с его отъездом. Мы были в растерянности и вдруг вспомнили про Вашу вещь, подняли на ноги всю охрану галереи, поймали где-то директора, вошли, взяли, упаковали в бумагу и прямо в Кремль. Вещь понравилась Иосифу Виссарионовичу и Вячеславу Михайловичу и произвела большое впечатление на Гарримана и на всех, кто там был. Но, к сожалению, Вы уж извините нас, пожалуйста, не собрались сразу известить Вас, такая, знаете ли, уйма дел, и все срочных. Но вот…» И он как-то замялся вынул из ящика стола не то пакет, не то коробку и протянул мне. Сначала я подумал, что это коробка конфет, и решил, что так это дело не пойдет, дешево хочет отделаться, но посмотрел на обложку, а там четко типографски написано — 50 тысяч рублей. Сначала я даже немного оробел, потому что в руках никогда не держал даже пятой части такой суммы, но подумал, что, черт возьми, по-настоящему-то моя работа как раз такие деньги и стоит, взял их, встал, поблагодарил и услышал, что Комитет обязательно будет иметь со мной самые серьезные творчески-деловые отношения. Прощаюсь. Храпченко просит меня зайти вниз в бухгалтерию, расписаться в получении денег. Мы еще раз пожимаем друг другу руки, и я направился в бухгалтерию. Но там меня попросили возвратить им из полученных 500 рублей налога. Нет, сказал я, ничего давать не буду; мне дали пятьдесят тысяч и баста, прибавляйте налог к этой сумме. Они ни в какую, кричат, требуют. Я снова к Храпченко, влетаю в кабинет, жалуюсь, протестую. Ом хватает трубку, кричит, потом извиняется, успокаивает, прощается.
Но на этом, Володя, дело не кончилось. Через день на наш двор снова влетает на мотоцикле человек в кожаном пальто несколько другого фасона, чем у прежнего, снова расспрашивает ребят, снова я открываю дверь, когда он еще только начинает подниматься по лестнице, козыряет, отдает пакет, я расписываюсь, он укатывает, я читаю — на этот раз от председателя Моссовета товарища Попова с просьбой зайти завтра к 12 часам к нему в Моссовет. Прекрасно. Прихожу, сажусь в кресло, сразу начинается деловой разговор.
— У нас строится новая замечательная гостиница «Москва»,— говорит Попов,— нужны художественные произведения, нужен Ваш талант. Ваша замечательная фарфоровая сказка—вот что нам нужно! Все будет оплачено по самой высшей ставке!
