То же самое в этот вечер пережили и те, с кем я встречался и разговаривал, особенно еще совсем молодой парень, доказывающий мне простую истину, что это не гражданская война, а война всех нас с нашим общим старым врагом — война не на жизнь, а ни смерть.
— Фашисты сагитировали почти всех
немцев, целую страну, которая уже давно
хочет завладеть всей нашей землей и реками,
лесами и морями. Ну раз так, то пойдем
драться, все пойдем драться. Я завтра запи
сываюсь добровольцем.
Он, простой парень, говорил так страстно, так убедительно, что я даже как-то немного успокоился, хотя ощущение как бы навалившегося на душу, на все помыслы, поступки и действия огромного тяжелого камня не покидало меня до самого последнего победного дня войны.
Я не сразу смог уехать в Москву, но все же через два дня достал билет. Выехали мы из Архангельска ночью. Приближаясь к какой-либо станции, еще издалека слышали неопределенный и необычный гул, непонятный, слабый и тем не менее страшный, а по мере приближения все более жуткий. Потом, подъезжая к станциям и почти не останавливаясь на многих из них, мы были вовлечены в сплошной стон огромной толпы, который рвал нервы, пронизывал нас своей болью, страхом, гневом и всепоглощающим страданием. Мобилизованные парни на ходу вскакивали на подножки вагонов, хватали протянутые руки бегущих рядом родных; некоторые из них падали и снова поднимались, сбивая других с ног, и с ужасным каким-то выражением в лицах бежали и бежали, постепенно отставая от вагонов, пока тьма не поглощала и их, и станцию, и последние домики поселка.