— Володя, дорогой, что Вы наделали! Я сейчас пришла из Комитета по делам искусств, где был и Сергей Васильевич. Там выступал на заседании Комитета Сысоев и, предъявляя стенограммы дискуссии о натурализме, переданные ему украинским искусствоведом Раевским, обвинил Вас во фракционизме. Он говорил, что Вы были посланы руководством МОСХа в Киев, чтобы провести там фракционную работу по распространению вредных взглядов на наше искусство, высказанных во время дискуссии, что МОСХ знал о поездке Костина и его разлагающих действиях. Сергей Васильевич выступил и сказал, что он ничего не знает о Вашей поездке и руководство МОСХа не имеет к ней никакого отношения. По дороге домой он очень ругался и сердился на Вас. Что Вы, дорогой, наделали?
Я сказал, что завтра все объясню, но, конечно, состояние у меня было скверное, хотя я понимал, что наши противники просто берут реванш за то, что им пришлось пережить, когда дискуссия пользовалась поддержкой сверху. На другой день я написал председателю Комитета по делам искусств П.И.Лебедеву и С.В.Герасимову объяснительную записку и опротестовал выпад Сысоева против меня. Однако она мало подействовала, и еще долгое время меня на некоторых собраниях допрашивали о моей «фракционной» деятельности. Бывало, только начну говорить об искусстве, о художественности, о критике, меня перебивают и спрашивают—ты лучше расскажи, что ты делал в Киеве? Приходилось все объяснять сначала, как была восторженно воспринята массой художников статья Сажина и как ее оклеветали и быстро похоронили сторонники натурализма сразу же после смерти Жданова.
Об одной странной кампании
Разгром дискуссии о натурализме не только возродил нападки на творчески более интересных художников, в частности, на Александра Дейнеку, Сергея Герасимова, Мартироса Сарьяна, Павла Корина, но и снова вызвал безудержное восхваление художников, фотографически и бескрыло изображающих важные события политической и общественной жизни. Всех несогласных с такого рода позицией обвиняли в формализме, в потакании ему.
Вообще весь конец 1948 и начало следующего года прошли в жизни страны под натиском каких-то отсталых сил, стремившихся утвердить себя и свои позиции в искусстве, литературе, критике, науке и нанести решающий удар по своим противникам. Таковой, в частности, была борьба за уничтожение своих противников в биологической науке, приведшая к разгрому передовых ученых на сессии Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук в августе 1948 года под эгидой Т.Д.Лысенко. Таковы были сессии Академии художеств СССР, обвинявшие в формализме не только таких критиков, как А.Эфрос, И.Маца, Н.Пунин, но и О.Бескина, хотя именно он еще в 1933 году был застрельщиком борьбы с формализмом, выпустив книгу, действительно нанесшую тяжелый удар по таким сильным и ярким живописцам, как А.Шевченко, А.Лабас, А.Тышлер, Р.Фальк, К.Истомин, А.Древин, Н. Удальцова. Академики также считали этих художников формалистами, но их раздражала поддержка Бескина как редактора двух журналов—«Искусства» и «Творчества», некоторых молодых художников, пытавшихся как-то обновить выразительные средства реалистической живописи. На сессиях Академии художеств докладчики и многие выступавшие не удовлетворялись борьбой с живыми противниками, а с непонятным озлоблением ниспровергали импрессионистов, метод которых был объявлен идеалистичным, глубоко враждебным искусству социалистического реализма. На третьей сессии Академии в феврале 1949 года было единодушно поддержано требование руководства о том, чтобы покончить с укоренившимся у ряда художников и критиков мнением о якобы прогрессивном значении импрессионизма. Борьбу с импрессионизмом Академия продолжала в течение нескольких лет, пока против этой нелепейшей «теории» не выступили московские художники в середине 50-х годов на общих собраниях, твердо заявив, что советские художники высоко ценят классиков импрессионизма и постимпрессионизма, включая Мане, Моне, Сислея, Писсарро, Ван Гога, Сезанна, Гогена, Матисса, считая их новаторское для своего времени искусство насыщенным большим жизненным содержанием.
