— Однажды, в 1925 году,— говорил он,— раздумывая над этим на этюде, я за
курил и почти машинально направил свет спички на темный лес, и свет ее оказался
намного светлее леса, а потом я перевел спичку на освещенную стену домика, и свет
спички слился с ней. Ба! Так это же и есть нужный мне камертон! В любую по
году, при любом освещении свет спички одинаков и не меняется при любых усло
виях. Ура! Я нашел камертон для живописи! После этого на каждом
этюде я изводил коробки спичек и все больше убеждался в том, что это
открытие очень помогает определять и общий тон работы, и светосилу отдельных
ее частей. Потом, конечно, я настолько овладел тоном в живописи, что мне уже не
нужно было таскать с собой спички, разве что для курева.
Этим открытием Николай Петрович очень гордился и целиком приписывал его себе. Как-то к нему пришел пейзажист М. Кузнецов-Волжский, бывший, кажется, в родственных отношениях с женой Крымова. Уверенный, что кроме жены никто еще не знает о его открытии, Крымов спросил Кузнецова-Волжского:
— Ну, скажите, Миша, как Вы думаете, есть ли в живописи такой же камертон, какой есть в музыке?
Миша, ничего не говоря, лезет в карман, вынимает спички и зажигает одну из них перед Николаем Петровичем. Тот, взбешенный, хватает Мишу за шиворот и выталкивает на лестницу, запрещая когда-либо показываться в его доме, уверенный, что жена проболталась Мише о спичке, а тот, ничего не говоря об этом, разыграл себя знающим этот камертон и без Николая Петровича.
Спичка была коньком Николая Петровича, но сама его теория общего тона в живописи таила в себе определенную силу. Непривычный к писанию статей, он все же хотел изложить свою теорию в печати и предложил мне записать все, что он расскажет о тоне, затем литературно это изложить и опубликовать, конечно, за его подписью. Я согласился помочь ему в этом. Несколько дней он мне говорил о тоне в живописи, крупно шагая по комнате и бесконечно отвлекаясь анекдотами, воспоминаниями и правдиво разыгранными передо мной сценками, например, как юношей он, обладавший немалой силой, избил известного циркового силача.
Постепенно изложение теории было закончено. Я засел за свои записи и через несколько дней принес ему готовую статью. Прочитали. Крымов сделал две поправки, подписал, и я отправил статью в газету «Советское искусство», которая опубликовала ее 29 июня 1939 года.
Несколько дней подряд телефон в квартире Николая Петровича не смолкал, настолько сильное впечатление произвела статья на многих художников. Появилось немало желающих, и причем уже умелых художников, показать ему свои работы, побеседовать с ним. Он им доказывал свою теорию на работах крупных мастеров, особенно Левитана, которого он считал величайшим живописцем.
