«Комсомолка», поддерживая в современном искусстве новаторов, более всего ценила выставки и деятельность ОСТа и «Октября» за то, что они наиболее убедительно и смело выражали современность не только содержанием, но и самой художественной формой своих работ. Я активно помогал этим творческим объединениям, но писал вообще о самых разных событиях художественной жизни. Так, например, на основе материалов, присланных из Ленинградского института пролетарского искусства — бывшей Академии художеств, мы с Решетовым написали острый фельетон «Ваня Дылдин руководит искусством» [Ваня Дылдин — персонаж из стихотворения В. В. Маяковского «Лев Толстой и Ваня Дылдин»] — о безобразиях директора института Маслова, варварски уничтожавшего музей Академии и подменившего изучение дисциплин писанием лозунгов для заводов.
Когда готовый и проверенный фельетон мы принесли к редактору, он, прочтя его, позвонил при нас в Прокуратуру и прочитал его кому-то по телефону. В ответ рекомендовали фельетон в газете не давать, а вечером этого же дня Маслов был арестован и против него было возбуждено дело.
Не ценя в то время всякого рода кустарные промыслы, многие из которых попали под влияние коммерческих кооперативных деятелей и художников-стилизаторов, я написал статью о кустарном музее, хлестко озаглавленную — «Боярская Русь в Леонтьевском переулке». С другой стороны, поддерживая новые искания художников, я, в частности, опубликовал статью «Электрическая Венера» о новой работе А. Лабаса — металлической конструкции в одном из павильонов Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. По существу, это был мощный рубильник, включающий свет, и в то же время он схематически изображал женскую фигуру.
Работа в редакции позволила мне находиться в гуще всех художественных событий Москвы. Я с жадностью поглощал и принимал все, что казалось мне прогрессивным, и отвергал казавшееся косным, отсталым, шаблонным.
Посещал не только вернисажи, диспуты, вечера, но старался не пропускать ни одного интересного концерта, особенно если исполнялись произведения Скрябина последнего периода. Ходил на новые постановки, правда, почти исключительно двух театров — Таирова и Мейерхольда. Но если в театре Таирова я, увлекаясь постановкой, отдыхал и наслаждался, то у Мейерхольда — горел и волновался до предела, до боли, до самозабвения, настолько новым, неожиданным, живым и нужным казалось мне все, что творил он в своем театре. И вот однажды…
